К СЕБЕ СОМНЕВАЮЩЕМУСЯ
I.
Скорей бы старость наступила, что ли,
чтобы узнать, что будет впереди,
какие страсти подойдут на смену
тем, что теперь колотятся в груди
непонятой тоской и понятым банкротством
в том предприятии, которое сродни
истлевшей сигарете, предполагающей
вначале рост утрат с теченьем времени,
который незаметно (конечно, вру,
конечно же, заметно) перерос
в рост содержанья смол и никотина
(в твоей груди…). Да, это так:
судьба кладет пасьянс, судьба тобой играет,
и ты с её листа играешь на гитаре,
намеренно обманывая и обманываясь
в своем величии, в величии своих кумиров и друзей –
Борей всё гонит воды вспять – и ты опять:
«Когда же, наконец, придет черед
семёрки, тройки и туза!?».
В глаза, смотри себе в глаза -
ошибки быть не может,
доверься лишь теплу, которое заложено
в тебе, и в тебе, и в ней, и в нём, во всех…
Но проявляется, увы, не в каждом.
II.
И всё-таки ты лжешь, когда поёшь о вере.
Она – ещё одна иллюзия твоя.
Ты путь, ведущий к ней, пинками не измерил,
И, верно, не твоя Голгофа, не твоя.
1980 – 1981
МЁРТВЫЙ ВАЛЬС
и вот мы входим в мертвый лес
и ясно слышим дивный вальс
он много лет назад рожден
великим музыкантом
и вот мы видим как с берез
на злые выдумки горазд
срезает нотные листы
невидимый анатом
он их разложит на траве
он ритм считает – раз, два, три
и закружилось всё вокруг
и мы кружимся
он нас заманит, дивный лес
заворожит нас мертвый вальс
и в этой музыке навек
мы растворимся
1979(?)
ПОПЫТКА АКВАРЕЛИ
Нарисуй мне, Марина, голубого дрозда,
чья звучит босса-нова.
Да-да-да…
На плечах золотого от солнца куста
золотая синица.
Ни-ког-да…
И под белыми нежными крыльями
золотые птенцы.
Ми-ма-ми…
Раскрываются зонтики
розовыми лепестками
Паль-ма-ми мы…
И на всём белом свете, -
ведь, это же так? –
нет сильнее, нет вольнее
голубого дрозда!
…
но не слышит Марина
и дело не в том
что не слышит
с печальным лицом
рисует Марина фламинго
в черной заводи лета
рисует Марина
печальный фламинго
с перебитым крылом
…
Нарисуй мне, Марина, голубого дрозда,
чья звучит босса-нова.
На плечах золотого от солнца куста
золотая синица.
И под белыми нежными крыльями
золотые птенцы.
Раскрываются зонтики
розовыми лепестками…
1982
ПЕСЕНКА
Послушай, реши, что это есть,
когда так важно сейчас не спать,
и сесть заполночь за письменный стол
плести из назойливых мыслей сеть?
И вот уж видна в этой сети нить,
зовущая вдеть её в перевязь нот...
Потом набрать на Луне твой код,
и в трубку ночи эту песенку спеть.
1982
* * *
«Берегите лес от пожара!»
Надпись на спичечной этикетке
Берегите лес от пожара,
когда природа
томится от жара
проклятого солнца,
голодного солнца,
которому б только
всё жарить да жрать
на сковородке-землице
чудо-глазунью –
жёлтые лица
измученных граждан –
добровольных пожарных,
берегущих не лес,
а себя
от пожара
проклятого сердца,
голодного сердца,
которому б только
любить да любить,
любить да любить,
любить да любить…
1982
ЖАВОРОНОК
«Я ждал тебя, жёлтый…»
Игорь Салчак
У птицы не было дома,
У птицы не было крыши,
У птицы не было имени,
Птица летала выше.
Однажды она упала.
Долгие-долгие ночи,
Чёрное-чёрное горе,
Серебряный колокольчик.
Однажды она упала,
Где я проходил мимо,
Я взял её в свои руки,
Я дал птице имя:
Жаворонок...
- Теперь у меня есть птица! -
кричал я себе осторожно,
чтобы никто не услышал, -
я ждал тебя, жёлтый!
Я буду твоим домом,
Я стану твоей крышей,
Я тоже был ранен, жёлтый! –
Клетку построил, вышло.
Птица взлетела утром.
Тонкие руки-крылья.
Серебряный колокольчик.
У птицы осталось имя:
Жаворонок…
1986
1989/1990
плыл синий день
медленно вязко
звук таял в теле-
фонной трубке
время-вата
ныло
давило
отнимало силы
гнуло в дугу
я не могу ина…-
«через два года,
через два…» го -
лая вся на виду ду…-
ша! это слишком красиво:
красная кофта
синие джинсы
подарки и тем и этим
а н-на другом берегу
англи…-
я
«у меня не живут цве…» -
ты
…
был
1990
БАЛЛАДА № 3 (ИНДИЙСКАЯ)
«И если истина в вине, мы истинно богаты –
Вины нам хватит на сто лет вперёд.»
Александр Деревягин
«Так творятся миры.
Так, сотворив, их часто
Оставляют вращаться,
Расточая дары…»
Иосиф Бродский
«Передо мною летел трамвай…»
Николай Гумилёв
Здесь, в городе этом,
избранном среди прочих,
нам были четыре ночи
даны и четыре дня, -
мы были беспечны как дети
и одиноки как боги,
ещё нам были даны кувшины
глины, воды и огня.
И мы сотворили вначале
бурю, пьяную бурю –
чёрной, бездонной водою
ты волны навстречу гнала
моим сумасшедшим галерам,
моих обезумевших кормчих
солёною влагой поила,
языческой дрожью брала.
Наутро, набравшись силы,
вкатили мы в город солнце,
и пели в согласном хоре
жрецов – был праздник, когда
вина прощалась виновным,
вина давали невинным
и хлеба, короновали
любовь на престол тогда.
Ты была в красном и чёрном,
я был в зелёном и белом –
брат и сестра по боли,
по нежности брат и сестра, -
сливались в изысканном танце,
рождали далёкие светы,
иные законы и знаки иные
чертили на углях костра.
Время настало потопа,
и воды с небес устремились
ливнем на город, и, слившись,
кружились мы – янь и инь;
всех смыло, всё смыло, и только
трамвай, заколдованный мэтром,
как мир, оставленный нами,
в бездну летел. Аминь.
1996
БАЛЛАДА № 4 (ПЕТЕРБУРГСКАЯ)
«Эрос и Танатос – близнецы-братья,
кто Персефоне более ценен?
мы говорим «эрос», подразумеваем «танатос»,
ждём танатос-а, а приходит эрос.»
Мудрость
«Ярко-рыжий человек из квартиры «восемь»…
Он катил перед собой ярко-рыжий мячик…»
Михаил Басин
Я слетел на исходе лета,
медных слов не больше трёх хватило,
взмах руки – меня недоуменного
подняла неведомая сила,
подхватила, пере-ре-вернула,
отскочив, как мячик, от перрона,
я продолжил мысль о Хароне,
и, конечно, сразу не заметил,
как кружился пепел сигаретный
призрачной воронкой за спиною.
И слетаю с Невского проспекта
я больным, дурацким самолётом,
тренируясь строго по конспектам
одного знакомого пилота
с Альп швейцарских
(иногда от пляски в воздухе
становится так дурно, что тошнит) –
на запад от Аляски,
то бишь, на восток от Петербурга,
азимут (желанные до боли,
на лопатках множатся мозоли).
И болтаюсь где-то над Невой,
над собой, ведущим в школу дочку,
над тоской, над «лучше всех» женою,
рядом журавли, откорректированной строчкой,
тянутся на Юг, а мне – направо,
становясь «чеширцем» постепенно,
я парю, невидим для радаров
ПВО, лишь псих какой заметит,
но не поверят местному мутанту,
на «Twin Peaks» запавшему сержанту.
И слетаю с Банковского в осень
(поседевший и уже незрячий
ярко-рыжий человек из квартиры «восемь»
не подбросит больше в небо ярко-рыжий мячик),
изгибая шею до лопаток,
выгибаю выпуклость земную,
журавлям – на Юг, а мне – направо,
вверх и в угол! – именно такую
ждал я смерть, и именно такую, -
«смертную до гроба», «дураки оба» -
пел любовь.
Август, 1988
ПОСЛЕДНЯЯ ПЕСНЯ
Откричал, отголосил, отныл,
отстонал отъявленным паяцем.
Милый мой, ты вправду всё забыл.
Ах! нежный мой, не стоило касаться
тонких тел, а также тонких тем, -
бледность не гарантия таланта.
Всё, конечно, так, как ты хотел:
ах! бедная любовь комедианта.
Вспоминай, пока не оглашён
новый список взятых на поруки.
Вспоминай, пока не приглашён -
ах! самою обруганной подругой -
на последний танец белый, шёлк
по плечам ея, по мраморным струится.
Ах! последний белый нагишом.
Ах! в сердце позолоченная спица.
В доме пусто, просто дома нет.
Твой язык не помнит слов, не знает речи.
В небе пусто, неба тоже нет.
Нету времени – давно уже «не вечер».
Отмычал, отмучал, отгостил, -
смой грехи мои, ах, госпожа водица.
Заклеймил себя, потом простил.
Ах! надо бы ещё суметь проститься.
1999
|
