К СЕБЕ СОМНЕВАЮЩЕМУСЯ
I.
Скорей бы старость наступила, что ли, чтобы узнать, что будет впереди, какие страсти подойдут на смену тем, что теперь колотятся в груди непонятой тоской и понятым банкротством в том предприятии, которое сродни истлевшей сигарете, предполагающей вначале рост утрат с теченьем времени, который незаметно (конечно, вру, конечно же, заметно) перерос в рост содержанья смол и никотина (в твоей груди…). Да, это так: судьба кладет пасьянс, судьба тобой играет, и ты с её листа играешь на гитаре, намеренно обманывая и обманываясь в своем величии, в величии своих кумиров и друзей – Борей всё гонит воды вспять – и ты опять: «Когда же, наконец, придет черед семёрки, тройки и туза!?». В глаза, смотри себе в глаза - ошибки быть не может, доверься лишь теплу, которое заложено в тебе, и в тебе, и в ней, и в нём, во всех… Но проявляется, увы, не в каждом.
II.
И всё-таки ты лжешь, когда поёшь о вере. Она – ещё одна иллюзия твоя. Ты путь, ведущий к ней, пинками не измерил, И, верно, не твоя Голгофа, не твоя.
1980 – 1981
МЁРТВЫЙ ВАЛЬС
и вот мы входим в мертвый лес и ясно слышим дивный вальс он много лет назад рожден великим музыкантом
и вот мы видим как с берез на злые выдумки горазд срезает нотные листы невидимый анатом
он их разложит на траве он ритм считает – раз, два, три и закружилось всё вокруг и мы кружимся
он нас заманит, дивный лес заворожит нас мертвый вальс и в этой музыке навек мы растворимся
1979(?)
ПОПЫТКА АКВАРЕЛИ
Нарисуй мне, Марина, голубого дрозда, чья звучит босса-нова. Да-да-да…
На плечах золотого от солнца куста золотая синица.
Ни-ког-да…
И под белыми нежными крыльями золотые птенцы.
Ми-ма-ми…
Раскрываются зонтики розовыми лепестками
Паль-ма-ми мы…
И на всём белом свете, - ведь, это же так? – нет сильнее, нет вольнее голубого дрозда!
… но не слышит Марина и дело не в том что не слышит с печальным лицом рисует Марина фламинго в черной заводи лета рисует Марина печальный фламинго с перебитым крылом …
Нарисуй мне, Марина, голубого дрозда, чья звучит босса-нова. На плечах золотого от солнца куста золотая синица.
И под белыми нежными крыльями золотые птенцы.
Раскрываются зонтики розовыми лепестками…
1982
ПЕСЕНКА
Послушай, реши, что это есть, когда так важно сейчас не спать, и сесть заполночь за письменный стол плести из назойливых мыслей сеть? И вот уж видна в этой сети нить, зовущая вдеть её в перевязь нот... Потом набрать на Луне твой код, и в трубку ночи эту песенку спеть.
1982
* * * «Берегите лес от пожара!» Надпись на спичечной этикетке
Берегите лес от пожара, когда природа томится от жара проклятого солнца, голодного солнца, которому б только всё жарить да жрать на сковородке-землице чудо-глазунью – жёлтые лица измученных граждан – добровольных пожарных, берегущих не лес, а себя от пожара проклятого сердца, голодного сердца, которому б только любить да любить, любить да любить, любить да любить…
1982
ЖАВОРОНОК
«Я ждал тебя, жёлтый…» Игорь Салчак
У птицы не было дома, У птицы не было крыши, У птицы не было имени, Птица летала выше.
Однажды она упала. Долгие-долгие ночи, Чёрное-чёрное горе, Серебряный колокольчик.
Однажды она упала, Где я проходил мимо, Я взял её в свои руки, Я дал птице имя:
Жаворонок...
- Теперь у меня есть птица! - кричал я себе осторожно, чтобы никто не услышал, - я ждал тебя, жёлтый!
Я буду твоим домом, Я стану твоей крышей, Я тоже был ранен, жёлтый! – Клетку построил, вышло.
Птица взлетела утром. Тонкие руки-крылья. Серебряный колокольчик. У птицы осталось имя:
Жаворонок…
1986
1989/1990
плыл синий день медленно вязко звук таял в теле- фонной трубке время-вата ныло давило отнимало силы гнуло в дугу я не могу ина…- «через два года, через два…» го - лая вся на виду ду…- ша! это слишком красиво: красная кофта синие джинсы подарки и тем и этим а н-на другом берегу англи…- я «у меня не живут цве…» - ты … был
1990
БАЛЛАДА № 3 (ИНДИЙСКАЯ)
«И если истина в вине, мы истинно богаты – Вины нам хватит на сто лет вперёд.» Александр Деревягин
«Так творятся миры. Так, сотворив, их часто Оставляют вращаться, Расточая дары…» Иосиф Бродский
«Передо мною летел трамвай…» Николай Гумилёв
Здесь, в городе этом, избранном среди прочих, нам были четыре ночи даны и четыре дня, - мы были беспечны как дети и одиноки как боги, ещё нам были даны кувшины глины, воды и огня.
И мы сотворили вначале бурю, пьяную бурю – чёрной, бездонной водою ты волны навстречу гнала моим сумасшедшим галерам, моих обезумевших кормчих солёною влагой поила, языческой дрожью брала.
Наутро, набравшись силы, вкатили мы в город солнце, и пели в согласном хоре жрецов – был праздник, когда вина прощалась виновным, вина давали невинным и хлеба, короновали любовь на престол тогда.
Ты была в красном и чёрном, я был в зелёном и белом – брат и сестра по боли, по нежности брат и сестра, - сливались в изысканном танце, рождали далёкие светы, иные законы и знаки иные чертили на углях костра.
Время настало потопа, и воды с небес устремились ливнем на город, и, слившись, кружились мы – янь и инь; всех смыло, всё смыло, и только трамвай, заколдованный мэтром, как мир, оставленный нами, в бездну летел. Аминь.
1996
БАЛЛАДА № 4 (ПЕТЕРБУРГСКАЯ)
«Эрос и Танатос – близнецы-братья, кто Персефоне более ценен? мы говорим «эрос», подразумеваем «танатос», ждём танатос-а, а приходит эрос.» Мудрость
«Ярко-рыжий человек из квартиры «восемь»… Он катил перед собой ярко-рыжий мячик…» Михаил Басин
Я слетел на исходе лета, медных слов не больше трёх хватило, взмах руки – меня недоуменного подняла неведомая сила, подхватила, пере-ре-вернула, отскочив, как мячик, от перрона, я продолжил мысль о Хароне, и, конечно, сразу не заметил, как кружился пепел сигаретный призрачной воронкой за спиною.
И слетаю с Невского проспекта я больным, дурацким самолётом, тренируясь строго по конспектам одного знакомого пилота с Альп швейцарских (иногда от пляски в воздухе становится так дурно, что тошнит) – на запад от Аляски, то бишь, на восток от Петербурга, азимут (желанные до боли, на лопатках множатся мозоли).
И болтаюсь где-то над Невой, над собой, ведущим в школу дочку, над тоской, над «лучше всех» женою, рядом журавли, откорректированной строчкой, тянутся на Юг, а мне – направо, становясь «чеширцем» постепенно, я парю, невидим для радаров ПВО, лишь псих какой заметит, но не поверят местному мутанту, на «Twin Peaks» запавшему сержанту.
И слетаю с Банковского в осень (поседевший и уже незрячий ярко-рыжий человек из квартиры «восемь» не подбросит больше в небо ярко-рыжий мячик), изгибая шею до лопаток, выгибаю выпуклость земную, журавлям – на Юг, а мне – направо, вверх и в угол! – именно такую ждал я смерть, и именно такую, - «смертную до гроба», «дураки оба» - пел любовь.
Август, 1988
ПОСЛЕДНЯЯ ПЕСНЯ
Откричал, отголосил, отныл, отстонал отъявленным паяцем. Милый мой, ты вправду всё забыл. Ах! нежный мой, не стоило касаться тонких тел, а также тонких тем, - бледность не гарантия таланта. Всё, конечно, так, как ты хотел: ах! бедная любовь комедианта.
Вспоминай, пока не оглашён новый список взятых на поруки. Вспоминай, пока не приглашён - ах! самою обруганной подругой - на последний танец белый, шёлк по плечам ея, по мраморным струится. Ах! последний белый нагишом. Ах! в сердце позолоченная спица.
В доме пусто, просто дома нет. Твой язык не помнит слов, не знает речи. В небе пусто, неба тоже нет. Нету времени – давно уже «не вечер». Отмычал, отмучал, отгостил, - смой грехи мои, ах, госпожа водица. Заклеймил себя, потом простил. Ах! надо бы ещё суметь проститься.
1999
|